Отзывы

А.Чучин-Русов, профессор культурологи, писатель

"Несколько лет назад я впервые познакомился с живописными работами Юрия Павлова-Русяева и, не отыскав среди знакомых определений подходящего имени тому, что их объединяло, придумал словосочетание "новый архетипизм". Впоследствии мне доводилось повторять его в студенческих аудиториях, в устных и письменных публикациях как одно из названий нового культурного ландшафта, начавшего формироваться в последней четверти ХХ века и свидетельствующего, возможно, о завершении историко-культурного цикла протяженностью по крайней мере в пять тысяч лет.".

В.П.Цельтнер, исскуствовед

"Юрий Павлов-Русяев подчас представляется мне Пилигримом Курта Воннегута, странником, заплутавшимся во времени. Свершая стремительные движения, он увлекает нас за собой в Античность, Средневековье, под зеленое и лазоревое небо Средиземноморья, в душную мглу пустынь, в раскаленные солнцем страны без названия. Здесь рати сходятся на битвы, воздвигаются и сокрушаются города, возносятся и парят старинные воздухоплаватели.
Но все это только кажется блужданием из эпохи в эпоху. На самом деле, время Павлова- Русяева едино - не меняющееся и нескончаемое. Здесь собралось все, что однажды было - и осталось навсегда. Таким и должно быть время в романтическом мире художника. Здесь разыгрывается некое непрерываемое действо, то и дело меняющее строй.
В игру вовлечены памятники, их призраки и ожившие подобия, города, останки и тени городов, земли, никогда не нанесенные на карту, и неведомые небеса.
Все это стало бы игрой чисто интеллектуальной, упражнениями в пассеизме, если бы не острое чувство реальности, одушевляющее каждый холст: художник живет в созданных им мирах, и все, что будто бы было в них - было и в самом деле, он это видел, а вместе с ним и мы, надо только вспомнить - когда и где.
Холсты Юрия Павлова-Русяева - предчувствие некоего антимира, неразгаданного, но странно притягательного, иного измерения, иного пространства-времени, сопредельному нашему, но с ним несоединимого. Каждая картина и все они вместе заключают в себе загадку, а может, они также и притчи, и у каждой - свой смысл, как знать?".

Фиалка Штеренберг, художник (дочь Давида Штеренберга)

"Кто-то из великих сказал, что архитектура - это застывшая музыка. В живописных работах Юрия Павлова - Русяева архитектурные формы, с помощью которых выстраивается пространство холста, музыкальны.
Юрий Павлов прекрасный музыкант, он поет, аккомпанируя себе на гитаре, тонко чувствуя старинный романс, и делает это с поразительным вкусом, тактом, артистизмом. Музыкальность и артистизм существуют и в его живописи.
Я и мой муж художник Валерий Алфеевский впервые увидели работы Юрия Павлова еще в 80-е годы. Они нам показались трогательными и красивыми по цвету.
Теперь в своих работах он наделяет "равнодушную природу" ему - художнику - присущими качествами. Вымысел, воображение помогают создать мир "по образу и подобию своему". Он стремится, как мне кажется, к композиции не только форм, но и эмоций, впечатлений, размышлений.
"Снимая шляпу" перед Верроккьо и Донателло, Юрий Павлов-Русяев идет своей дорогой, увлекая нас в мир своих картин"

Вера Чайковская, искусствовед

"Поражает личная пережитость всех этих, казалось бы выдуманных, архаических, стилизованных мотивов. Пережитость не афишируется, скорее, даже скрывается. Нам показывают мир, погруженный в собственное бытие… И во всем этом столько тихой грусти, ностальгии, удивления перед величием и непонятностью грандиозного замысла!".

М.Ф.Киселев, профессор, доктор искусствоведения, зав. кафедрой теории и истории искусств МГАХИ им. В.И.Сурикова

"Мир и пространство произведений павлова-Русяева метафизичны, освобождены от повседневности. В этом мире органично существуют архитектурные фрагменты классических сооружении и скульптуры. Люди, населяющие эти странные пейзажи, конкретно не принадлежат к какому-то определенному времени, а потому принадлежат и прошлому, и настоящему. И будущему.
Многие современные художники и искусствоведы выступают сейчас против присутствия в произведении искусства красоты, да и сами станковые формы живописи объявляют отжившими. Павлов-Русяев своими произведениями доказывает вздорность этих утверждений. Его живопись, изысканная, в лучшем смысле этого слова, - наглядное свидетельство того, как именно станковая картина может вмещать в себя сложный комплекс мыслей и чувств, волнующих людей в конце ХХ столетия."

Анастасия Докучаева, куратор проекта "Острова"

"Среди всего наследия европейского искусства от Ренессанса до Романтизма пейзажный жанр остается одним из наиболее востребованных для коллекционеров и одним из наименее осмысленных современными художниками. Графика Юрия Павлова-Русяева и особенно серия "Острова" представляют уникальный пример подобного обращения, виртуозно-обобщенный образ, отсылающий практически ко всем художникам и романтического, и гротескного, и классицизирующе-реалистического направления указанных лет, увлеченных соединением пейзажных и архитектурных мотивов, в первую очередь античных.
Определенная экзотичность весьма замысловатых архитектурных конструкций в работах Юрия не дает, однако, определенного намека на конкретные города и страны: все дворцы, виллы, башни, крепости, связующие их мосты и отделяющее море лишь вызывают череду воспоминаний о когда-то виденных местах и произведениях искусства. Это обращение к собственным переживаниям и воспоминаниям зрителя, подкрепленное и многократно усиленное филигранной техникой, придает особую убедительность всем фантазийным построениям, включая только что увиденное в уже пережитое. Характерные аллюзии на "золотой век", южное море и небо, античную архитектуру здесь не видятся, однако, "сном времени", поисками, утраченных идеалов среди руин былого величия. Напротив, все изображенное полно не замирающей и недоступной пониманию зрителя жизнью: вместо традиционных для подобного жанра стаффажных фигур спящих воинов или забывшихся влюбленных пар многие пейзажи населены весьма причудливыми персонажами, увлеченными делами столь же фантастическими и неопределенными, как и окружающие сооружения.
Хрупкость техники здесь сливается с хрупкостью содержания, не поддающегося поимке в сети банального нарратива. Завораживающая точность в передаче свободной игры фантазии, умение равно блистать и умалчивать делают предметом изображения не словесный сюжет, а игру по-разному преломленных образов искусства, радостный блеск эфемерных сущностей - предмет, которому отдали должное, наверное, все художники, бывавшие в Италии в момент расцвета ее искусства или мечтавшие о ней.
И все же эти работы Юрия Павлова-Русяева взывают более к странствиям мысли и мечты, чем к путешествиям к каким-либо конкретным, хоть и прекрасным странам; "Острова" всегда недоступны и поэтому всегда превосходят другие места - так в этой серии воплощается извечное стремление к "иным берегам"."

Борис Маннер, профессор Университета прикладных искусств Вены

Юрий Павлов-Русяев уже очень давно занимается исследованием художественных миров, которые с точки зрения современного зрителя могут, на первый взгляд, показаться анахронизмом. Он создает художественные полотна, прямо или косвенно перекликающиеся с полотнами XVI и XVII веков, словно модерн никогда не врывался в искусство на рубеже XIX и XX веков. Его картины снова и снова напоминают нам полотна Алессандро Маньяско, чья нервная кисть и необузданное воображение вызывали к жизни в XVI-XVII веках самые фантастические ландшафты и руины. Объектом творческой рефлексии художника служит также творчество Альбрехта Дюрера. Знаменитый диптих "Адам и "Ева", хранящийся в музее Прадо, становится точкой отсчета или неким экраном, отражающим поток воображения автора, и зритель испытает немалый соблазн попытаться трактовать подобную полемику с помощью инструментария заранее заготовленных эстетических решений, как вариант искусства апроприации.
При этом возникает вопрос: обращается ли Юрий Павлов-Русяев к этим "пра-образам" с позиций творческой преемственности и пиетета, или это форма критической рефлексии?
Классические представители искусства апроприации, такие как, скажем, Элейн Стюртеван, обращались в первую очередь к работам своих современников или непосредственных творческих предшественников, в то время как в работах Павлова-Русяева мы видим уже давно "законсервированные" эстетические концепции. И все же, присмотревшись повнимательнее, мы заметим, что с некоторых пор полноправными жителями этих классических миров стали солдаты. Так, на дюреровском "Адаме и Еве" советские солдаты срывают яблоки с древа познания. Один из солдат держит в руках змея, и остается неясным, то ли он аккуратно кладет его на сук, то ли, наоборот, снимает с него как часть декорации.
В этом прорыве чуждых форм и образов в исторические миры проявляется сила эстетической адаптации. Даже простое использование уже имеющихся эстетических достижений представляет собой покушение на автора и его право собственности. И именно для представителей искусства апроприации вопрос об авторском праве стоял наиболее остро. Солдаты, которыми Юрий Павлов-Русяев населяет ландшафты, созданные силой воображения другого автора, делают очевидной значение такой безобидной на первый взгляд деятельности, как копирование. Хотя солдаты изображены здесь в созерцательных позах и не причиняют никому никакого вреда, они все равно являют собой символ воинственного акта.
В своем знаменитом сочинении "О войне" Клаузевиц, отвечая на вопрос о том, является ли война искусством или наукой, предлагает третий вариант ответа. По его мнению, война - это социальный инструмент, форма общения, которая, безусловно, предполагает мужество как некую предпосылку. Этот вид мужества обеспечивается тем, что наш дух тянется к неведомому. "Дух человека почти никогда не идет вместе с рассудком по узкой тропе философского исследования и логических умозаключений; ведь, двигаясь по этому пути, он почти бессознательно достигнет таких областей, где все ему родственное и близкое окажется оторванным, далеко позади; поэтому дух человека и его воображение предпочитают пребывать в царстве случая и счастья. Взамен скудной необходимости он роскошествует там среди богатств возможного; вдохновляемая последними отвага окрыляется и таким образом риск, дерзание и опасность становятся той стихией, в которую мужество устремляется подобно смелому пловцу, бросающемуся в бурный поток." (Карл фон Клаузевиц, О войне, Глава 1, 22).
Вторжение модернизма проявляется в работах Павлова не формальным изображением, но изображением самого акта вторжения. Эта манифестация проходит и через тематику войны, которая воплощена здесь в фигурах солдат. Такая "уловка" позволяет сделать объектом изображаемого как художника, так и зрителя. Именно это дерзание, необходимое для завоевания новых эстетических пространств там, где все уже казалось забытым и разложенным по полочкам, и демонстрирует Юрий Павлов-Русяев в своем творчестве, открывая для нас возможность нового диалога с тем, что нам казалось давно знакомым."

Анастасия Докучаева, куратор проекта "Заблудившаяся война"

"Выставочный проект "3аблудившаяся война" состоит из двух частей. Первая из них была показана в Stella Агt Foundation в Москве как совместный проект Юрия Павлова-Русяева, Марка Шатуновского и Михаила Рахлевского. Картины Павлова-Русяева послужили импульсом к началу создания цикла стихотворений Шатуновского, и далее живописная серия и поэтический цикл развивались под значительным воздействием друг друга, сохраняя, тем не менее, свою художественную независимость, Все вместе они составили выставочный проект "3аблудившаяся война", который Рахлевский осмыслил с музыкальной точки зрения. Под его управлением Камерный оркестр Kremlin исполнил на открытии выставки "Мимолетности" С. Прокофьева, Stalin Cocktail Р. Щедрина, "Памяти Генри Темянки" Т. Шнаубера и "Элегию" Д. Шостаковича - четыре музыкальных произведения ХХ века, в которых обращение композиторов к игре с различными парадоксальными соединениями, легкая взаимная замена традиционных и авангардных приемов создали родственную для поэтического и визуального ряда культурологическую среду. По словам Юрия Павлова-Русяева, Рахлевский "прочитал все правила игры с удивительной, виртуозной точностью худож-ника и подобрал те краски, тот смысловой диапазон, который можно взять из музыки ХХ века"
Вторая часть проекта посвящена скорее блужданиям мысли, чем военным действиям. Графические работы одного из значительных представителей русского неофициального искусства Вагрича Бахчаняна из серии "Американцы глазами русских" опираются на классические, весьма разнообразные приемы советской карикатуры, а также на находки некоторых западных карикатуристов вроде Херлуфа Бидструпа. Они изображают с предельной остротой, графической и психологической, и вместе с тем с большой элегантностью "персонажей" американского капитализма, какими они представлялись в СССР, Бахчанян акцентирует несоразмерность и абсурдность агрессии как таковой и одновременно стремится запутать зрителя, кто является ее носителем, а кто адресатом ее проявления в современном мире, указывая на зыбкость грани реального в восприятии современных людей. Живопись Павлова-Русяева, напротив, смешивает все времена, империи и стили, передавая с виртуозным мастерством, восходящим к технике старых мастеров, мир, где все уже произошло, все дворцы построены, все земли давно завоеваны и чьи обитатели хаотически и лениво воспроизводят действия, давно утратившие смысл. Солдаты на картинах Павлова-Русяева перестают быть носителями агрессивного начала и вступают в мирный диалог с прошлым. Кровь давно ушла в песок тех древних пространств, а солдаты превратились в археологов и предсказателей. строителей. безумцев и торгашей. И даже библейский Змей не смущает советских бойцов: они бесцеремонно снимают его с древа познания вместе с урожаем яблок неведомого года.
Два противоположных подхода - преувеличение, иллюзорная гипертрофия значимостей и напряженности переживания у Бахчаняна. с одной стороны, и меланхолическое освидетельствование всех событий постфактум у Павлова-Русяева, с другой, находят своеобразное соединение в поэзии Шатуновского. одного из наиболее признанных российских поэтов современности, относящего свое творчество к метаметафорическому направлению в поэзии. Автор с отстраненной позиции фиксирует великое и малое. святое и греховное, минувшее и современное. принимая неизбежность закона парадоксальности развития событий как единственно возможного для естественного хода вещей.
Разработки стратегий, освоения тактики маневров и перестроений, лобовых атак и партизанских ударов разыгрываются человечеством постоянно, принимая самые разные внешние формы. Слово "игра" ключевое для выставки "Заблудившаяся война" и для ее авторов. Оно подразумевает позицию создателя по отношению к объекту своего творчества исследования, а также сам метод работы. Однако эта игра вполне серьезна и в отношении мастерства ее воплощения, всегда отточенного и опирающегося на огромную культуру, и в отношении авторской рефлексии над проблемой игрового сознания, которое с легкостью смешивает несовместимые понятия и повседневно находит серьезное и эффективное применение.
Несомненно, что именно идеи, не нашедшие иной возможности воплотиться, заблудившиеся, сбившиеся с пути и ищущие нового применения, влекут за собой агрессию всякого рода и направления: от безобидной и веселой до разрушительной и ужасной. Бесспорно также. что военные столкновения происходят не только на поле боя, но и в умах, так что грань между реальностью происходящего и иллюзорностью представимого не всегда обнаруживается. Триумфы и разгромы в экономических и социальных областях, в карьере, в людских отношениях вызывают не меньший отклик, чем события войны.
Действительность, данная в ощущениях, трансформируется сознанием до бесконечности, растворяясь в трактовках, стратегиях и фобиях, а в это время воображаемые конструкции и состояния транслируются в мир и реализуются в нем. Этот процесс взаимонаправлен, но не взаимообусловлен, поскольку он не предсказуем и не подчиняется какой бы то ни было логике. Война, действительная и мнимая, уже давно блуждает по миру."